Отвратительный, любимый всеми, скандальный персонаж ворвался и в жизнь редактора Каминка Ольги. Он с провинциальным нахальством растоптал своими каблуками ее закостенелый снобизм и оставил с разбитым сердцем и в похмелье. Вот она – свежая кровь, испорченная, горячая. Этот человек действительно способен родить что-то абсолютно новое, в смысле творческом, конечно.
Сначала я стала замечать, что все мои знакомые мало-помалу втягиваются и с определенной долей изумления рассказывают об этом друг другу. Я тоже решила попробовать. Это стоило 10 тысяч рублей старыми. Засунула в плейер кассету с надписью SHURA и тут же почувствовала странные метаморфозы своего сознания. Как будто сотни глаз моих любимых доселе исполнителей смотрели на меня с укоризной. Marylin Manson и Rammstain, Triky, Portishead и даже Александр Лаэртский обвиняли меня своими пыльными глазами: “Ты предала нас! Как можно дергать жопой под эти примитивные мотивчики?” О, как можно! Моя измученная хард-кором душа отдыхала и притоптывала конечностями. Голос человеку ставили явно Паваротти или Монтсеррат Кабалье. А дефективное “с” придавало столько шарма уже набившим оскомину словам. “Шладкие шны” окончательно поразили мое сердце. Я захотела увидеть этого человека. Но живьем. По телевизору мне показывали пару невнятных клипов, где довольно безвкусно кривлялась какая-то беззубая жертва фетишизма. Наверняка все не так, мы узнаем друг друга поближе, все поймем и полюбим друг друга. Ведь женщинам всегда наплевать на сексуальную ориентацию их избранников и кумиров. Только интервью могло спасти мое разбитое сердце.
Алишер привел меня в бар Cabana к шести часам, где у Шуры должен был происходить саунд-чек. Сначала я познакомилась с двумя барышнями вида “в Москву на заработки”, они оказались танцовщицами. Позднее, на сцене, их резкие движения, нечто среднее между дешевым стриптизом и подтанцовками в МДМ, облагороженные ярко-красными нарядами, произвели на меня в целом весьма благоприятное впечатление. Тоном приближенных особ они заявили, что Шура “хорошо еще, если к семи придет”. Я загрустила, познакомилась с директором заведения, плотно перекусила, выкурила свою гаванскую послеобеденную... Шура все не появлялся. Позвонила мистическая девушка с именем Снеголя и заявила, что ее “подопечному” не нравятся условия и помещение, петь там у них невозможно и вообще нету мини-диска. Было такое ощущение, что Шура отмазывается любыми способами, лишь бы не выступать. Мало ли что бывает, я не теряла надежды. Стрелка подползала к семи. Снеголю уговаривал Алишер, просила директор клуба, на нее с воодушевлением орала некая Маша-Саша, потом опять уговаривал Алишер. Козыряли, почему-то, “гостями из регионов”. И наконец, что-то щелкнуло. Стали ждать. В коридорчике послышался решительный топот. Слаженная банда молодых, модных, не могу сказать, что здоровых, но уверенных в себе людей прошла закоулками в тесный офис у кухни. Я бросилась туда, раздираемая симпатиями.
Я стояла в дверях, наблюдая, не знакомясь, но выражая причастность всем своим видом. Шуре было не до меня. Он требовал чая с медом, сморкался, разговаривал, ругался, причесывал танцовщиц. Вокруг него постоянно находится целая свита таких же сумасшедших друзей. Они отвечают за него по телефону, приглашают “к нам на концерт”, сплетничают, рассказывают дичайшие длинные анекдоты, над которыми смеются ровно полсекунды и решают загадочные организационные вопросы. Шура хотел есть. Но ему надо было петь. При этом у него болело горло, и он торопился на следующий концерт в “Хамелеон”. Назавтра их ждал “Фелини” и “Манхэттэн”. Безумие, суета и, что удивительно, вполне четкое понимание задач и конъюнктуры. Этот шмыгающий носом беззубый матершинник, оказывается, – редкий профессионал. Я не смогла поговорить с ним ни до, ни после выступления. Он находился в непрерывном движении несколько часов подряд. В Caban’e он спел три песни, разбередил души “региональных гостей” и гордо ушел. Кто-то другой попытался взять за него деньги за наполовину сорванный концерт и был послан. Кто-то еще все-таки эти деньги взял. Шура уже ломился дальше. Все ехали кушать в ресторан “Шинок”, что напротив Совинцентра. Веселая компания бодро запихнулась в серую “Волгу” с неким Борей за рулем. Когда все впихнулись, крупный Боря вышел и дал просраться охранникам Caban’ы за то, что услышал слово “блядь”. Внутри самой машины это слово звучало довольно часто. Нас было восемь человек, не считая Бори. Я лежала третьим слоем сверху, ввиду своей мелкокалиберности. Шура на переднем сидении непрестанно грыз ногти на своих нервных пальцах, унизанных “барочной” бижутерией с огромными “драгоценными камнями”. Такие же необычайные вещи были у всех его друзей, включая постоянно звенящий мобильник в уверенных руках очаровательной Сони – жгучей брюнетки в кожаном костюме с “понтами” – бесполезными железками. Кроме того, была Таня, две девочки-танцовщицы, Руслан (кажется), я и “мальчик из “Фиалки”, как его назвали сплетниц в Caban’е. Весь этот цирк прибыл наконец, к “Шинку”. Мне показалось, это зрелище должно называться “панки в городе”. Я чувствовала себя превосходно. Все непрерывно разговаривали и сосредоточиться удалось только за столом. Пока накрывали закуски, Шура радостно тыкал пальцем в окошечко внутреннего дворика с деревенской пасторальной сценкой, козочкой и коровой: “Гляди, Танька, гляди, коза откинулась!” Я положила диктофон на тарелку, накрыла салфеткой и отказалась есть. Чтоб уж наверняка взять это проклятое интервью. Часы показывали десять. Но не выпить горилки в такой замечательной компании я тоже не смогла. Плюнув на больную печень, я закусывала салом и луком. Мы разговорились...

ОЛЬГА КАМИНКА: Расскажи, где ты учился вокалу, как тебе ставили голос?
ШУРА: Мне не ставили голос, и я не учился никогда вокалу. Я работал в ресторане с 13 лет.

Тут же Саша решил позаботиться о друге, прислонившемся к обогревателю: “Отойди оттуда, отойди оттуда, от херни от этой!” Он все повторяет несколько раз, как будто сам убеждается в верности сказанного.

Ш: Это не легенда! Это – действительность.
ОК: А сколько же тебе было лет?

ОК: Приехал и – сразу в “Манхэттэн”?
Ш: Сначала в Тверь, записать голос. Я получил минусовки из Германии от своего аранжировщика. И поехал в Тверь на студию “Салам”, она считается лучшей в России. Там работали Пугачева, Киркоров и все остальные лучшие.

ОК: (Хочу деликатно спросить, почему у него контракт с такой “голимой” студией.) У тебя контракт с “Союзом”, почему?
Получаю деликатный ответ.
Ш: Потому что в России других компаний вообще нет, которые хоть как-то занимались бы артистами. Хоть как-то...

Чокаемся.

ОК: Как ты думаешь, почему – ты, почему она пришла к тебе?
Ш: Для меня, вообще, это очень большая загадка. Я смотрю на себя в зеркало, и надевая туфельки на каблучках, крася глазки и выходя на сцену в таком виде, не могу понять, почему любовь такая всенародная. Меня любят дети, меня любит братва, бабушки, девочки. На концерты приходит много-много детей. Они не слушают никакие сплетни по поводу ориентации, эти девочки. Я рад, конечно, этому всему, но мне очень страшно. Потому что я привык уже к тому, что меня любят. Уже. Это пришло недавно, а до этого любила очень небольшая кучка народу. Теперь столько народу... Уже создали фэн-клуб в Москве. Основной контингент – девочки от тринадцати и старше. И такие добрые звонки на радио. Я боюсь, что это резко кончится. Поэтому я стараюсь не замечать...

ОК: (“Гм, я тоже добрая, если это кому-то интересно.”) Так, так. А брак должен создаваться по трезвому расчету или по любви?
Ш: Гм, по любви. Но трезвый расчет должен присутствовать всегда.

В этот момент подошли люди за автографами, и Саша деловым тоном распорядился: “Оля, открытку!”. Снеголя вытащила из сумочки заготовленную пачку, и Саша засел за каллиграфию: “Васе на память с наилучшими пожеланиями, Шура”. Я еле сдержалась не попросить тоже, больно открыточки симпатичные, друзьям можно показывать.

ОК: Я думаю, многие с удовольствием купили бы майку с надписью “Шура”. Ты не хотел бы проэксплуатировать свою популярность?
Ш: (Резко.) Нет, принципиально. Я пою песни, имя себе на этом делаю, а не на майках.

Мне уже трудно читать вопросы, написанные мною же на бумажке, но я не сдаюсь.